Быстро набросал пару веселых фраз, прилепил отрывок статьи из французского экономического журнала, представил, как она тихо смеется, сверкая глазами.
Нет, никакой паники, просто огорчился. Был уверен, что тут же ответит, как отвечала на его прежние записки, еще до встречи в Геттингене.
После возвращения из Москвы он написал ей скорее из вежливости, — раз уж взял адрес на вокзале. Она ответила мгновенно и радостно. Потом стали понемногу разговаривать, обменивались шутками и репликами. У него было несколько таких корреспондентов, в основном, бывшие однокашники, кто–то появлялся, кто–то исчезал. Но с ней получалось забавнее: казалось, она чувствовала заранее, когда он про нее думал, — так быстро приходили смешные и ласковые строчки. Правда, не всегда находилось время отвечать, но она и не настаивала, так же быстро исчезала, прилепив смешную рожицу или цветочек из смайликов.
После ее странного отъезда из Геттингена здорово испугался, думал, что–то случилось, два дня искал в почте и скайпе. Смешно сказать, растерялся, как мальчишка. Но отозвалась, слава Богу, коротеньким письмом. Мол, все нормально, вернулась на работу, жизнь продолжается. Сразу успокоился, послал в ответ целую стопку смешных вырезок и анекдотов. Больше писем, кажется, не было. Правда, он почти сразу улетел в Штаты, потом готовил доклад к выборам, потом заболела мать Орны, мотались по больницам почти неделю.
Может, ушла в отпуск? Или изменился адрес? Должна бы сообщить в любом случае. А вдруг заболела? Или кто–то из родных заболел, — сын, мать? Не хотелось признаваться даже самому себе, что ей просто надоело, хотя это была самая вероятная причина. Молодая красивая женщина, вполне могла увлечься кем–нибудь другим, более свободным и доступным.
Решил подождать несколько дней, но не удержался и уже назавтра вновь бросил короткое расстроенное письмо. И опять тишина. Каждые полчаса проверял почту, вечером не пошел в кино, хотя давно собирались. Наконец пришел ответ.
Она очень рада его слышать, рада, что все у него нормально. У нее тоже все нормально, все здоровы. Нет, на конгресс в эту зиму она вряд ли выберется, слишком дорого получается. Про отпуск тоже пока не решено, хочет подождать зимних каникул, может, просто поживут с сыном на даче. Не исключено, что предстоит обмен квартиры, страшно подумать, сколько суеты. Спасибо за память. Она желает ему всяческих успехов и удач.
Вдруг почувствовал, что задыхается. Воздуха не было, как однажды в детстве, когда смеялись и боролись с мальчишками, и кто–то, случайно навалившись грудью, зажал ему рот. Помнил до сих пор, как отчаянно пытался вздохнуть, судорожно сжимались мышцы живота, но грудь была пуста, безысходно пуста. И тогда он понял, что сейчас умрет…
Он сам точно не знал, что хочет найти, но что–то важное, спасительное. Ящик с вещами матери стоял в кладовке, в самом углу. При переезде думал разобрать, выбросить ненужное, но так и не решился открыть. Собственно, там все было ненужное. Темно–синие с золотыми цветами чашки, хрустальная конфетница на ножках, тяжелые темные ложки. Орна сразу отказалась — чашки не подходят для микроволновки, ложки требуют ухода и чистки. Под чашками лежала мягкая шаль с цветами и длинными кистями, вполне красивая, почему так раздражала его раньше? Тут же вспомнил клетчатую юбку, московский отель, тапочки с помпонами, — вот кому бы понравилась! Представил Рахель, закутанную в эту шаль, с ногами на низкой тахте, с тетрадкой в руках… Тетрадка! Вот что он ищет. Быстро отложил пожелтевшую вышитую скатерть, кажется, еще бабушкину, какие–то льняные салфетки, перчатки из красной шерсти с серыми полосками, альбом фотографий. Тетрадь лежала на дне, даже помнил, как засунул ее тогда, в странно пустой материнской квартире с еще завешенным зеркалом, торопливо засунул, так и не решившись заглянуть.
Мать когда–то переписала в эту тетрадь любимые стихи, в России их еще не было в продаже, — ни Цветаевой, ни других. Он потихоньку заглядывал, пытался понять, волновался и злился –
Люби меня, припоминай и плачь!
Все плачущие не равны ль пред Богом?
что–то останавливалось внутри, хотя еще не пришло время потерь.
Мне снится, что меня ведет палач
По голубым предутренним дорогам.
Сразу раздражался, — почему палач? Почему дороги голубые? Дороги должны быть серыми от тумана.
Невозможно было спросить, ненавидел ее снисходительную грустную улыбку, вздохи, весь этот женский вздор. Но сейчас начал листать лихорадочно –
Как правая и левая рука,
Твоя душа моей душе близка.
— оказывается, можно сказать такими простыми словами!
Не успокоюсь, пока не увижу,
Не успокоюсь, пока не услышу.
Переписать и послать? Три часа прокопаешься! Почти не помнил, как писать на русском, и Орна начнет спрашивать. Вот идиот! Нужно посмотреть автора и найти в интернете!
Листы были тонкие, чернила побледнели, но слова хорошо разбирались. Хотел сунуть в сумку, но что–то еще мешало под обложкой. Развернул медленно, почему–то все больше волнуясь, и вытащил письмо в пожелтевшем конверте. Их старый адрес, выведенный старательным детским почерком по–английски, а обратный написан по–русски, уже без всякого старания. С трудом стал разбирать: Москва, Сиреневый бульвар, дом14, кв.2, И. Г. Розенфельд.
Не может быть! Поспешно развернул письмо, все тот же неразборчивый почерк на старом листке, стал читать, путаясь и перепрыгивая строчки: Мои дорогие… после вашего отъезда жизнь совсем опустела… часто спрашивают и передают привет… все тот же холод и грязь … новая ветка метро … много интересных выставок… помнит ли мой ненаглядный Яшенька … горжусь и мечтаю о встрече! Всегда ваша Инна.
Конечно! Тетя Инна, старшая сестра отца, как он мог забыть! Деда звали Генрихом, значит, она — Инна Генриховна, И. Г. Розенфельд. Все просто!
Про деда знал совсем мало, — еврей–мечтатель из польско–немецкого местечка приехал строить революцию в Россию, в числе первых загремел в сталинские лагеря, отец его почти не помнил. Впрочем, он сам с отцом уже полгода не разговаривал, — раздражали восторги немецкой аккуратностью и погодой, старческая самодовольность. Да еще жена отца рвалась принять участие в разговоре, ахала, приглашала в гости. Интересно, поддерживает ли он связь с сестрой?
Перечитал письмо, спотыкаясь на фамилиях и названиях. Ненаглядный Яшенька — с ума сойти! Тысячу лет не вспоминал этого детского имени, тут же всплыли в памяти походы на елку, какие–то шикарные конфеты с картинками, «подарки» в ярких картонных коробках. Тетя специально брала отпуск на его зимние каникулы, приезжала с утра в тяжелой, сладко пахнущей шубе, еще от дверей махала огромным красивым билетом с Дедом Морозом. Кажется, у нее никогда не было своей семьи, или он просто не знал?
Зима в этом году
Зима в этом году очень удачная, все говорят. Наступила сразу, без нудных заморозков и оттепелей. Чистый белый снег лежит на обочинах и крышах машин, чего давно уже не помнят в городе. И на Новый год обещают снегопад и легкие заморозки.
Я ненавижу зиму.
У папы лет в сорок вдруг началась аллергия на клубнику, что было немного смешно, потому что она единственная росла у нас на даче, все остальные бабушкины посевы почему–то засыхали. Съел свою жизненную норму, — шутил отец, — ничего не поделаешь.
Я съела свою жизненную норму холода, колючего воздуха на лице, скользких грязных тротуаров. У меня останавливается сердце и дыхание от этого пронизывающего ветра с Невы, бесконечных сумерек, серого–серого–серого неба.
Сонное серое утро на работе, с трудом добиваю годовой отчет. Беспрерывно звонит телефон, босс сердито посматривает, но молчит пока. Все–таки я его ни разу не подвела за предыдущие годы.
Сначала была Надя по поводу зимних каникул и елки, потом Гришка с очень важным вопросом по шахматам, потом Глеб. Кстати, предложил вместе пойти вечером за подарками к празднику. Что ж, пойдем вместе, никто не спорит. Опять телефон, значит, теперь мамина очередь, это на полчаса, не меньше, крепись, госпожа Розенфельд!
Нужно понять, что зима наступила, — говорит мама, — неразумно и опасно ходить без шапки. Ты уже не маленькая, должна помнить про здоровье. Как легко стало покупать продукты к Новому году, абсолютно все есть, но такая дороговизна! Да, не мешает, наконец, решить со свадьбой, никто не говорит про фату, но белый костюм вполне уместен. Хорошо, дело не в нарядах, но нельзя думать только о себе и всех лишать праздника. Пусть будет красивый ужин в ресторане, Глеб говорил, что хочет собрать друзей, даже бабушка попросила новое платье! Да, самое главное! Бабушка вместе со своими соседями продает квартиру. Покупатель, конечно, бандит и новый русский, но какое нам дело. Он платит каждому жильцу столько, что вместо одной комнаты можно купить приличную квартиру на окраине. Но это еще не все. Бабушка соглашается переехать ко мне, а деньги дарит вам на свадьбу — для совместной покупки с Глебом нового жилья! И вовсе не нужно продавать дачу.
